Моему деду Зезюлину Георгию (Юрию) Борисовичу и всем, кто остался на берегах Днепра, посвящаю.
24 февраля 1944 года. Поселок Вищин, правый берег Днепра, недалеко от Рогачева. Высота обрыва около 15 метров. Укрепленные точки противника на высоте, а впереди, до самого горизонта – Днепр и луг без единого кустика и деревца. По этой пустыне подгоняемая криками команд бежит пехота, а навстречу, словно по мишеням в тире, бьют пулеметы и минометы противника. Днепровский подтаявший снег принимает первую кровь…
Живого места не было в реке,
И даже Днепр, казалось,
кровоточил.
И там, где жизнь была на волоске,
Никто не мог хоть чем-нибудь
помочь им…
Словами очевидца тех событий пытаюсь передать весь ужас войны, тех последних ее месяцев, «где смерть особенно горька и велико желание выжить»… Я здесь, чтобы ответить на те вопросы, которые не дают мне покоя вот уже многие годы. Кто они были, наши деды, – герои или жертвы? И та ли достойная память воздается им за их подвиг!? Нет, сомнения остаются, и вряд ли кто сможет их развеять. Да и стоит ли? Я целую эту землю, политую кровью павших, и что-то говорю себе и им, говорю почти полвека, а в днепровской воде безмятежно купаются ребятишки, на том же самом месте…
Я всё пытаюсь столько лет понять,
Зачем тогда, почти что в сорок пятом,
Мы, научившись вроде воевать,
Не научились жизнь беречь солдата.
Двенадцать наших не пришло с войны
И десять там в сорок четвертом пали.
Кто чувство на себя возьмет вины
За то, что мы так плохо воевали?
И знаю, кто-то будет возражать,
Что, мол, потери были неизбежны.
Но для чего, скажите, было гнать
На пулеметы, цепи в дымке снежной?
Людской резерв – он был неистощим,
Но даже им, погибшим, тесно было.
Рубеж Днепровский непоколебим:
Одна на всех огромная могила.
Лежал живой и павший рядом с ним,
И кто кому завидовал – не знаю.
А рядом полз такой же херувим,
Шинелью грязной рану затыкая.
Снег был в крови, вернее, кровь в снегу.
Кто сосчитал те страшные потери?
А немец на высоком берегу
С ума сходил, глазам своим не веря.
Он воевать измучился, устал,
И жив остался до поры, как видно.
Но за врага что глупо погибал,
Ему, солдату, было так обидно…
И сотней молний утром вспыхнув вдруг,
«Катюши» заплясали танец смерти.
И чьи-то жизни замыкали круг,
Моля о жизни в этой круговерти.
Для них война осталась в тех лугах,
Моя со мной: и памятью, и болью.
Двенадцать похоронок на руках,
Как раны вновь посыпанные солью!
Владимир ЗЕЗЮЛИН
