Говорят свидетели расправ. Узники концлагерей о потере близких и жестокости «работодателей»

Тысячи детей осиротели, попали в детские дома, тысячи судеб разрушены – большинство семей так и не смогли воссоединиться.

Свидетели страшных расправ времен Великой Отечественной войны постепенно уходят – к сожалению, годы берут свое. Если на митинги в День освобождения узников фашистских концлагерей раньше приходили сотни детей войны, то теперь их остались единицы. Поэтому голос каждого из них становится все важнее для подрастающего поколения белорусов.

Историки, краеведы и журналисты смогли сохранить рассказы в статьях, диктофонных и видеозаписях, фотографиях. Это и есть код нации, наша народная память.

– Немцы нас грузили в вагоны для скота и отправляли как рабов на Запад в то время, когда Гомель уже освобождали советские войска. Моя сестра умерла в этом рабстве. Детей в нашем бараке было всего пятеро, в живых осталась только я. Было холодно и голодно. Когда трехлетняя сестра умирала на руках у мамы, она сказала только одно: «Не плачь, Анька тебе будет булки из Гомеля приносить…» Тогда кусок хлеба был, как сейчас в космос полететь. Когда мне было семь лет, нас освободили американцы, после передали в зону советской оккупации. На открытых машинах доехали через всю Европу домой. Все, что запомнилось, – красные флаги кругом. И такое воодушевление вселяли эти флаги! Меня спасла уверенность, что все будет хорошо. Живу с ней до сих пор. Невозможно вычеркнуть эти воспоминания из жизни, ведь память – как посол из прошлого в будущее. Беспамятный человек – необразованный, некультурный, невоспитанный. Поэтому прошу у молодежи каждый раз только одного: не будьте беспамятными, иначе из вашей головы будет легко вытравить подлинную суть происходившего в годы Великой Отечественной войны. Цените значимость победных дней и мир над головой.

– Там не было где курам клюнуть от смертей. На десять шагов отойдешь – своих не найдешь. У Ольги, сестры, оказался перебитым позвоночник – немцы постарались, пока вели нас в лагерь. Хвойный лапник мы с мамой ей постелили, на нем она и умерла. Я уже ног не чувствовала, а руки грела об умершую сестру. Пробыли мы там три дня и три ночи. Если бы еще ночь – умерли бы все. Погибших клали прямо под мох в болото, сами сидели на свежевыпавшем снегу. Разжигать костер было нельзя – сразу с вышки стреляли полицаи. Нас не кормили и не поили. На третью ночь узники заметили, что полицаи пропали, а рано утром увидели солдат Красной армии. Люди дрались за выход из ворот, торопились покинуть место, буквально пропитанное смертью. Солдаты объяснили, что разминировали дорогу до Озаричей, идти нужно было шаг в шаг. Зачем эта война? Говорите всем, что нельзя войну учинять. В детстве у меня была только одна мысль: неужели я хлеба не поем, а сала и вовек не попробую? Пусть Бог не даст увидеть вашим детям и внукам то, что увидели мы. Это страх.

– В начале войны мы с мамой жили у дедушки в деревне Красный Маяк под Гомелем. В конце сентября 1941 года – еще не успели выкопать картошку – всех неблагонадежных с собаками выгнали на улицу. Я от страха спрятался на печь. Фашист достал меня за ворот, донес до двери и пинком вышвырнул на улицу. По сей день помню его кованый каблук и боль. Сначала гнали в Жлобин, где был первый для нас накопительно-сортировочный лагерь. Дальше был один лагерь в Красном Береге. Однажды немцы в честь какого-то своего «праздника» угостили нас, детей, галетами. Голод был страшный, поэтому для меня она казалась такой большой… Но настроение карателей менялось постоянно. Был такой случай: мы с мальчишками увидели, как гитлеровцы бреются, один из них бросил лезвие в сторону. Я его подобрал – интересно же, впервые такое видел. За такой проступок владелец лезвия бросил меня в болото. Хорошо, старшие товарищи сообщили взрослым и меня вытянули… Иначе бы утонул. Немцы же стояли и смеялись. Родителей на войне я потерял. Выжил только благодаря деду: он был лекарем, за здоровьем следил. Последним для нашей семьи стал лагерь в Озаричах: по ночам жались друг к другу, чтобы не замерзнуть. А после освобождения советскими солдатами дедушка сразу сказал, что выходить быстро нельзя – все заминировано. Так и оказалось. После войны меня распределили в детский дом в деревне Березки. С сестрой увиделись только через полтора года – ее лечили от тифа, которым в Озаричах немцы заражали узников.